Как украинец-невозвращенец выиграл «процесс века» против сталинизма

Уроженец Екатеринослава Виктор Кравченко вступил в ВКП (б) в 1929 году, был другом Леонида Брежнева, с которым учился в Днепродзержинском металлургическом институте.

В годы Второй мировой войны Кравченко был членом советской закупочной комиссии в Вашингтоне, откуда решил не возвращаться.  В 1947-м выходит его книга «I Chose Freedom» («Я выбрал свободу»), редактором которой стал проработавший несколько лет в СССР американский журналист Юджин Лайонс. Бестселлер перевели на 22 языка, во Франции она была издана тиражом в полмиллиона экземпляров, нанеся огромный урон репутации компартии, входившей тогда в правительственную коалицию. 

Підписуйтеcь на наш Telegram-канал Lenta.UA - ЄДИНІ незалежні новини про події в Україні та світі

Журналист Сим Томас из коммунистической газеты Lettres Francaises обвинил Кравченко во лжи. И не просто обвинил, а заявил, что книга является фальшивкой американских спецслужб. В ответ перебежчик выдвинул иск к газете на 3 млн франков. О ходе громкого процесса, длившегося три месяца, рассказал на страницах журнала «Новое Время» Олег Шама.

Возможно, этот суд остался бы не замеченным, если бы на стороне газеты не выступили самые известные интеллектуалы Франции (стороны собрали более 40 свидетелей). В 1930-е марксизм стал частью интеллектуальной моды — им увлеклись многие художники и писатели. Свои симпатии к большевизму проявили сюрреалисты Андре Бретон и Поль Элюар, социолог Анри Лефевр, философ Жорж Политцер.

Французский поэт-коммунист Луи Арагон в 1932 году даже посетил СССР и наблюдал строительство Беломорско-Балтийского канала — печально известного Беломора. То, что на его строительстве трудились тысячи зэков, поэт не знал, а от проекта пришел в полный восторг: «Этот необычайный эксперимент играет для современной науки ту же роль, что история с яблоком, упавшим на глазах Ньютона, сыграла для физики».

В 1935-м Москву посетил и патриарх французской литературы Ромен Роллан. С ним встретился сам Иосиф Сталин. Роллан не был коммунистом, но осторожно сообщил, что французская интеллигенция с интересом относится к Советскому Союзу. Однако, было бы хорошо, говорил Роллан, чтобы Москва объясняла миру свои действия. К примеру, непонятным был недавно принятый закон о смертной казни для детей.

Сталин так заворожил Роллана, что тот даже согласился, будто в СССР больше свободы, чем у капиталистов, а значит, и во Франции.

После Второй мировой войны Сталин, как победитель, стал еще более популярен во Франции. А местные коммунисты показали хорошие результаты на выборах. На стенах мэрий некоторых французских городов можно было видеть прокламации примерно такого содержания: «До 1917 года Россия отставала от Франции на 100 лет. После войны Франция отстает от России на 400».

В обстановке подобной эйфории книга Кравченко произвела эффект холодного душа — ведь автор писал о ГУЛАГе, о нем же говорили и свидетели на судебном процессе.

Первое заседание по делу против газеты Lettres Francaises началось с опозданием. Его пришлось перенести в самую большую палату Дворца правосудия: кроме журналистов — а они прибыли даже из Панамы и Новой Зеландии,— желающих послушать свидетелей собралось в три раза больше, чем мог вместить первоначально выделенный зал, рассчитанный на 300 человек.

Как выяснилось, никакого Сима Томаса, подписавшегося под фельетоном о Кравченко, не существовало. Поэтому отвечать за него на суде пришел главный редактор газеты Андре Вермсер.

Мало кто верил, что во Дворце правосудия появится реальный Кравченко. Если он и существует, думалось многим, то это подставной, малозначимый человечек из эмиграции, который побоится показаться на публике. Во всяком случае Lettres Francaises уже сделала такой прогноз на своих страницах.

Даже председатель суда Анри Дюркем удивился, когда место истца занял высокий и довольно молодой еще человек с дерзким выражением лица. В Париж Кравченко приехал инкогнито с усиленной охраной. Суду он сразу предъявил рукопись скандальной книги как доказательство своего авторства. При себе он также имел документы, свидетельствовавшие о том, что в Советском Союзе он возглавлял сталепрокатный цех на Никопольском металлургическом заводе, а до 1944-го три года входил в состав комиссии по закупкам в Вашингтоне — отвечал за отбор техники для экспорта в СССР.

Стало понятно, что в зале не мелкая сошка. Пришлось провести экспертизу русскоязычной рукописи и книги на английском языке. Занимался ею работавший на советскую разведку Владимир Познер, отец известного ныне российского телеведущего. Познер-старший указал на некоторые несоответствия оригинала и публикации, но они были настолько незначительны, что суд не счел их доказательством подлога.

Интересы Кравченко в суде представлял один из лучших адвокатов Франции — мэтр Изар. Нашла команда невозвращенца и серьезных свидетелей — ими стали более 20 выходцев из советской Украины. Все они чудом пережили Голодомор и лагеря ГУЛАГа, оказались во время войны в Западной Европе и не пожелали возвращаться в сталинский «рай».

Кремль пообещал в помощь газете 17 свидетелей, но смог найти лишь пятерых, в том числе и первую жену Кравченко Зинаиду Горлову. Эта группа единодушно описывала истца пьяницей и негодяем, что мало относилось к сути дела. Когда же Горлова сказала, что отец отговаривал ее выходить замуж за Кравченко, поскольку тот «невежественный Дон Жуан», зал взорвался смехом. Для французской публики это характеристика звучала скорее лестно, чем порочаще.

Обвиняемым пришлось срочно просить помощи у авторитетных французских коммунистов или сочувствующих им из среды писателей и ученых. Один из таких «свидетелей» — философ Роже Гароди — на суде недоумевал по поводу голода в Украине, описанного Кравченко: «Почему стало бы правительство обрекать на голодную смерть большую часть населения, пряча при этом запасы в резервы?» Этот риторический вопрос мог бы прозвучать убедительно, если бы Гароди уже тогда не стал высказывать сомнения в Холокосте, развивая тезис о том, что его придумали сами евреи. Примечательно, что позже он и вовсе из ярого коммуниста превратится в убежденного христианина, а затем примет ислам.

Французская Компартия делегировала на суд одного из лучших своих ораторов — Лорана Казанову. Тот доказывал суду, что лучшие советские труды по лингвистике, например, принадлежат перу Сталина. А аграриям всего мира советовал учиться у советского псевдоученого Трофима Лысенко, хотя тот порочил генетику, которая успешно развивалась во Франции.

Но публика ждала «тяжелую артиллерию» со стороны коммунистов — верховного комиссара по атомной энергии, профессора Фредерика Жолио-Кюри. Он также побывал в СССР — в 1936 году на конференции в Харькове — и вынес из поездки воспоминания о том, как «смело советские ученые высказывались о недостатках в собственной работе и низких показателях». Знаменитый физик посетовал: «Не стоило Кравченко писать такую книгу, раз он видел свою цель в освобождении русских — ведь русские уже освобождены».

Однако под конец процесса даже публике стало очевидно: защита газеты, несмотря на громкие имена свидетелей, рассыпается. Все услышанное от французских коммунистов было лишь доказательством их веры. Никто ведь не попытался проверить сообщения о терроре в СССР.

Пожалуй, единственным из «свидетелей морали», кому довелось это сделать, был писатель Ив Фарж. Оппонируя Кравченко на суде, он критиковал некоего «предателя-антикоммуниста, рассказывающего о рвах Катыни», где НКВД расстрелял тысячи польских офицеров. «Кто защищает эти выдумки, тот против Франции», — заявил на процессе писатель.

Уже в 1953-м Фарж приедет в Москву получать Премию мира и попросит о встрече с подследственными, проходящими по Делу врачей. Академик Сахаров напишет потом в воспоминаниях: «Когда встреча состоялась, Фарж спросил, хорошо ли с ними [задержанными] обращаются. Они, естественно, ответили, что очень хорошо, но один из них незаметно оттянул рукав и молча показал следы истязаний. Тот, потрясенный, бросился к Сталину. По-видимому, Сталин отдал приказ не выпускать слишком любопытного из СССР. Фарж вскоре погиб на Кавказе при очень подозрительных обстоятельствах».

Заключительное слово Кравченко звучало, словно это был не май 1949 года, а май 2015-го. «Мир не может быть свободен, пока люди на шестой его части живут в условиях диктатуры, насилия, полицейской власти. Поэтому неправда, что всякий народ имеет то правительство, которое заслуживает! Эта формула придумана лицемерами, чтобы умыть руки от русского вопроса», — почти прокричал он.

Суд удовлетворил иск перебежчика. Повторный — апелляционный — хотя и подтвердил решение своих коллег, присудил Кравченко один франк.

Сам истец после процесса вернулся в Нью-Йорк к жене Синтии и двум маленьким сыновьям — Эндрю и Тони. В семье хоть и говорили по-английски, но дети отца называли по-украински - "тато". Уже в начале 1950-х разоблачитель сталинизма узнает, что около 30 человек из его украинской родни погибнут в лагерях, а отца, мать и брата расстреляют.

Почти все свои деньги, заработанные на книге, Кравченко вложит в медные и серебряные шахты в Перу, но все потеряет. Порадует его лишь хрущевская оттепель. Однако, когда в 1964-м к власти в Кремле придет Леонид Брежнев — с ним Кравченко дружил, оба учились в Днепропетровске,— наступит новая депрессия.

Герой «процесса века» не раз будет говорить знакомым: «Остается только пулю в висок». В 1966-м Кравченко найдут убитым в его квартире на Манхэттене в Нью-Йорке. Ушел он из жизни по собственной воле или ему отомстило  КГБ — до сих пор остается неясным.

На заставочном фото: Виктор Кравченко на «процессе века»